Хюррем, наложница из Московии - Страница 152

152

– Я обращаюсь к вам, беи, – сказал он. – Я не потерплю никакого непочтения по отношению к отцу. Я знаю вашу преданность нам. Знайте же, что преданность нам означает преданность нашему отцу. Я не потерплю никакого самоволия. Сейчас отправляйтесь к своим отрядам, спустимся с холма к лагерю, так, чтобы наш отец, повелевающий миром, увидев нас, испытывал гордость. Пусть все увидят, как отец с сыном заключат друг друга в объятия.

Его беи, молча понурившись, направили лошадей к своим воинам. У каждого из них на душе было неспокойно. Они повидали на своем веку не одну войну, не одну битву и умели сразу чувствовать запах крови и засады. Сейчас повсюду пахло именно засадой. Когда падишах позвал своего сына принять участие в походе на Иран, второй визирь Кара Ахмет-паша что-то заподозрил, потому что втайне отправил Мустафе сообщение: «Вам следует быть осторожным, не вздумайте приезжать».

Но Мустафа не внял этому совету: «Чего хочет от нас паша? Неужели он хочет, чтобы мы не приняли приглашение отца и спрятались под юбкой? Если наш отец в таком возрасте выступает в поход, бесстрашно вынув меч, мы что, должны собирать розы и писать стихи?»

Не помогли и предостережения его собратьев по оружию. И вот теперь они были здесь. Они скакали много дней без отдыха вслед за шехзаде Мустафой, на которого чуть ли не молились, чтобы воссоединиться с войском падишаха, который ни с того ни с сего решил воевать с Ираном. Теперь должно было случиться то, чему суждено было случиться.

Когда воины падишаха увидели, что с холма спускается шеренгами, подняв пыль, новое войско, они принялись радостно приветствовать его криками, и весь лагерь зашумел. Янычары, сипахи, пушкари, повара – все высыпали из палаток, чтобы посмотреть на вновь прибывших всадников. Самые громкие крики послышались, когда в облаках пыли впереди войска показался шехзаде Мустафа.

– Долгих лет жизни Мустафе Хану!

Султан Сулейман, слушая эти восторженные крики, не радовался. С трудом поднявшись на ноги, он из своей палатки смотрел, как его янычары восторженно размахивают знаменами, копьями и мечами. Его даже удивило, что янычары приветствовали шехзаде, подбрасывая в воздух свои колпаки из козлиной шерсти. Он никогда не видел такой радости в войсках, даже когда они одерживали самые великие свои победы. Они не приветствовали его так, ни когда входили в родосскую крепость, ни когда брали Багдад или Буду. Одновременно в воздух взлетели десятки тысяч белых шерстяных колпаков. Показалось даже, что идет снег. Радость и воодушевление распространились по всему лагерю.

Пока продолжались восторженные приветствия, стражники поскакали навстречу прибывшим.

Сулейман внезапно увидел в облаке пыли своего сына. Каким он был сильным, каким красивым! Сидел на лошади, как влитой. «Аллах! – простонал он про себя. – Тебе все подвластно. Чудеса твои безграничны. Яви и на сей раз чудо! Не позволь мне сделать задуманного».

Мустафа поднял руку. Его вороной конь поднялся на дыбы.

Шехзаде ехал впереди своих солдат, одетых в черное, как и он. «Как он похож на меня», – подумал Сулейман. Перед глазами падишаха встали дни былой молодости, ноги его подкосились. Он вспомнил, что, когда впервые взял Мустафу с собой на охоту, тот с трудом сидел на лошади.

Рядом с падишахом возник Садразам Рустем-паша, но, увидев, что у того из глаз по бороде текут слезы, отвернулся. На кафтане шехзаде Мустафы не было никаких украшений, ни одного камня, ни золотой нити. На нем были только черный тюрбан, черный кафтан, черные шаровары и черные сапоги. Его воины были одеты так же просто.

По мере того как Мустафа приближался к лагерю, нарастала суматоха. Воины, которые только что приветствовали его взлетавшими в воздух колпаками, теперь торопились выстроиться в шеренгу перед молодым шехзаде. Войско выстроилось в две шеренги, оставив проход для Мустафы. Когда он проезжал мимо них, они кричали «Долгих лет жизни!» и склонялись в поклоне. Сулейман от шума не слышал, как Мустафа говорил им: «Следует так приветствовать только моего отца». Мустафа знал, что отец ненавидит все, что затмевает его славу. Но все теперь происходило не по его воле. Как можно было запретить солдатам любить себя?

Падишах вздрогнул.

– Ты видел, зять? – тихо спросил он Рустема. – Наш шехзаде показывает отцу свою силу. Хотелось бы знать, за кого из нас теперь воины.

Он недолго помолчал, а затем с его уст сорвалось яростное: «Это настоящий бунт!»

Теперь все было совершенно ясно. «Раз так, значит, мое решение правильное, – подумал он. – Мустафа одним пальцем может лишить меня трона, воинов и власти».

Он повернулся к Рустему-паше, который стоял, потупив взор. «Паша, – сказал он, – ты видишь, как наши доблестные воины любят нашего шехзаде? Ступай и сообщи Мустафе Хану, пусть немедленно придет поцеловать руку отцу. А сам прими все необходимые меры. Мы тоже должны встретить нашего шехзаде так торжественно, как встретило его войско. И смотри, чтобы не было никаких ошибок, никаких промахов».

Они оба переглянулись. У одного из них из глаз едва не лились слезы, а другой готов был плясать от радости.

Шехзаде Мустафа поспешил навстречу отцу, потому что падишах не любил ждать.

Когда они разговаривали в Стамбуле, отец даже не смотрел на него. А сейчас он звал его поцеловать руку.

Когда шехзаде шагал к роскошному шатру отца, солнце уже зашло за холмы. В лагере тут и там вспыхивали костры. Воины разжигали факелы. Над очагами полевых кухонь струился дым. Раздавался треск стекавшего в костры жира, капавшего с проворачивавшихся на толстых железных прутьях баранов. Когда шехзаде проходил мимо янычар, они оставляли свои дела и с почтением приветствовали его. Внезапно ему пришло в голову, что он безоружен. У него при себе не было даже простого ножа. Таков был обычай. Кто бы ни входил к падишаху, должен быть безоружным. На мгновение хмурое лицо Мустафы просветлело. «Можно подумать, мы идем к врагу, – со смехом сказал себе он, – а на самом деле идем поцеловать руку отцу, который подарил нам жизнь. Зачем нужно оружие?»

152