Хюррем, наложница из Московии - Страница 37

Пожилая женщина продолжала внимательно разглядывать Руслану. Белая вышитая вуаль словно бы придавала невинной красоте девушки какую-то таинственность. Глаза русинки совершенно поразили пожилую женщину. В сумраке комнаты они казались то сине-зелеными, как море, то голубыми, как небо. Полные губы могли свести с ума любого мужчину. У девушки были лебединая шея, горделивая осанка, тоненькая талия и округлые, манящие бедра. От нее исходили какая-то особенная сила и очарование.

– Вы очень похожи на мою приемную матушку Гюльдане, – неожиданно произнесла наложница.

Хотя обращение к матери повелителя было оскорбительным, в нежном голосе Русланы прозвучало все: боль, тоска, растерянность, радость. Услышав имя матери своей подруги, Валиде Султан попыталась найти в голосе девушки какой-нибудь намек на лицемерие, но не нашла. Значит, Руслана действительно очень любила свою приемную мать.

Хафза Султан попыталась вспомнить лицо Гюльдане Султан, которую видела несколько раз в те самые дни, когда Менгли Гирей Хан находился в ссылке в Стамбуле. Вспомнились ей только красивые раскосые глаза.

– Наша Гюльдане Султан цвела и отцвела, как прекрасная роза, – вздохнула женщина.

Руслана ответила на это невольным всхлипом.

– Как ты можешь плакать по женщине, которая не была тебе родной матерью?

В ответ раздалось уже рыдание.

Валиде Султан вновь долго и внимательно смотрела на русинку. Девушка плакала совершенно искренне.

– Слезы делают тебя сильнее, девушка, – медленно проговорила Валиде Султан.

Сюмбюль-ага и служанки никогда еще не слышали от главной женщины дворца таких слов.

Тут мать падишаха заметила, что Руслана краем глаза следит за Сюмбюлем-агой, и повернулась к главному евнуху.

– Ты все еще здесь, Сюмбюль? Пока по дворцу разгуливает сумасшедшая, которая пытается нарушить порядок в доме моего сына, ты застыл здесь и слушаешь ахи и вздохи?

Сюмбюль-ага растерялся.

– Уходи, Сюмбюль, занимайся своими обязанностями.

Озадаченный, Сюмбюль-ага направился к двери. Поклонившись три раза на пороге Валиде Султан и, уже выходя, он подумал: «Ты ловко обделал очередное выгодное дельце, Сюмбюль. Эта девушка из Московии лишит разума самого повелителя. Ах, бедная Махидевран Гюльбахар Хасеки!»

XVII

Новость о том, что Хафза Султан ласково приняла и даже хвалила русскую девушку, прибывшую из Крыма, мгновенно дошла до Махидевран. Гюльбахар Хасеки, которая делила с султаном Сулейманом жизнь и ложе с тех дней, когда он был в Манисе санджак-беем, приподнимая полы своего роскошного кафтана, неспешно прошла по покоям и села на седир. Сбежавшиеся служанки поспешили положить ей под спину подушки и расправить платье. Одна из девушек протянула розовую воду.

– Русская очень красивая? – спросила их госпожа.

Служанка, которая, запыхавшись, принесла известия из покоев Валиде Султан второй по важности женщине во дворце, не знала, что ответить на этот вопрос. Если бы она сказала, что красивая, то ей бы не поздоровилось; если бы соврала, что нет, то для нее вышло бы еще хуже, потому что все равно ложь рано или поздно бы всплыла.

Так или иначе, служанка, жившая по правилам дворца, была приучена к лицемерию. Низко склоняясь в поклоне перед Хасеки, она ответила: «Ну что вы, госпожа, разве может быть кто-то красивее вас, разве может быть какая-то русская красивее моей госпожи?»

Гюльбахар и в самом деле была красива, и даже более чем красива. Ее не напрасно звали Махидевран. В ее жилах текла кровь благородного рода, возросшего в вольном воздухе Кавказских гор, с их ледяными горными реками и благоухающими базиликом лугами. Она была черкешенкой, статной и хорошо сложенной. Вместе с Гюльбахар зажглась звезда султана Сулеймана. Гюльбахар подарила ему сына, подобного льву. А судьбе было угодно, чтобы Сулейман вскоре занял османский престол из-за скоропостижной смерти его отца Селима Хана.

Глаза Гюльбахар были темными, словно черный виноград. Они были такой чудесной формы, словно бы их нарисовал какой-то искусный художник. Сулейман видел в этих глазах и робкое отражение любви, и ту изящную, но в то же время жестокую готовность к нападению, что свойственна природе любой матери, которая пытается защитить свое дитя. Он также восхищался горделивой походкой женщины, которая первенствует во дворце правителя мира, полном прекрасных девушек.

– Не лги мне. Говорят, она красивая. Говорят, она очаровала матушку своей красотой и приятными речами. Если девушка и красива, и сладкоречива, то это может быть опасно, – вновь подала голос Гюльбахар.

Служанка знала, что Гюльбахар Хасеки ждет ее ответа. Склонившись, она проговорила: «Что вы, госпожа. Даже если она красивая, что из того? Моя госпожа – это солнце, а эта девушка всего лишь бледный отсвет его сияния. Сгорит и погаснет. А кроме того, она еще совсем ребенок».

– Что ты такое говоришь? Разве пятнадцатилетняя девушка – это еще ребенок? Когда был зачат шехзаде Мустафа, мне было только четырнадцать.

Махидевран Хасеки вспомнила ту ночь, когда ее представили сыну Селима Хана, шехзаде Сулейману. Кто тогда мог знать, что Сулейман сядет на престол империи, которая простиралась от Кавказских гор до Венгрии, когда ему не исполнилось еще и двадцати пяти лет? Кто мог знать, что он победит всех врагов Селима, от шаха Исмаила до мамлюков, и будет всякий раз сотрясать своей мощью каждое поле битвы?

В те дни они были беззаботны, как дети. Хафза Султан тоже находилась в Манисе, рядом с сыном, пользуясь тем случаем, что ее муж постоянно был в военных походах. Она любила Гюльбахар. Всякий раз, когда она видела своего сына счастливым, ее любовь усиливалась. Когда она узнала, что Махидевран ждет ребенка, она не знала, куда усадить и чем накормить ее. На самом деле, когда Сулейман впервые отправился санджакбеем в Кафу и ему было всего восемнадцать лет, у него была татарка по имени Фюлайе Хатун, которая подарила ему сына по имени Махмуд, но в те времена будущий султан был слишком молод. Почему-то и он сам, и Хафза Султан не полюбили наложницу.