Хюррем, наложница из Московии - Страница 45

Гюльбахар, придумавшая повод для разговора, сделала служанкам знак удалиться. Служанки Хафзы Султан остались стоять в нерешительности, не зная, стоит ли им слушать чужой приказ. Пожилая женщина вмешалась: «Ну-ка оставьте нас с глазу на глаз с матерью моего внука».

Когда служанки удалились, Валиде Султан спросила Гюльбахар: «Как поживает Мустафа Хан, мой внук?»

– Вы же знаете, матушка, какой он непоседа. Учителя ругают его, но нам из страха ничего не сообщают.

– Ты же знаешь, что я не позволю никому ничего говорить о моем внуке. К тому же непослушные дети вырастают умными. Он весь в Сулеймана. Повелитель тоже не мог усидеть на месте. Разве просто быть матерью наследника престола? Не вздумай мне жаловаться на моего внука.

Гюльбахар ответила улыбкой.

Некоторое время женщины беседовали о том о сем. В конце концов Гюльбахар не выдержала: «Гаремные девушки доставляют вам беспокойство, матушка?»

– Нет, вовсе нет, Гюльбахар. На днях одна гречанка нарушила покой, только и всего.

– Я тоже слышала о какой-то ссоре.

– Разве можно допускать в доме повелителя такое невежество? До чего мы дожили! Я велела Сюмбюлю-аге наказать виновную, выгнать ее из дворца, пусть ищет свое счастье в другом месте. Он сделал все, что необходимо.

– Вы считаете, матушка, что в ссоре была только одна виновная? – невинно спросила Гюльбахар.

– Я тебя не понимаю.

– Я хочу узнать, с кем поругалась гречанка.

– Ты что это, Гюльбахар, за расспросы мне устраиваешь?

Гюльбахар тут же осеклась. Впрочем, она была полна решимости не уступать: «Я хочу сказать, что если происходит ссора, то в ней участвуют по крайней мере двое. С кем поругалась эта бессовестная?»

Хафза внимательно посмотрела в глаза женщине, сидевшей перед ней. И ответила точно так же, как на ее собственный вопрос ответил Сюмбюль-ага: «С кем гречанка только не ссорилась, Гюльбахар, с кем только не повздорила. Каждому что-нибудь сказала».

– Говорят, в гареме есть новая девушка. Ее все называют московиткой. Я слышала, что гречанка повздорила именно с ней, – нанесла удар Гюльбахар.

Хафза Султан вздрогнула. Значит, Сюмбюль-ага скрыл правду. Но, как ни в чем ни бывало, воскликнула:

– И с каких это пор Гюльбахар Хасеки стала верить гаремным сплетням?

– Говорят, московитку даже в баню не могут толком отвести. Служанки тащат ее за шиворот. Вот грязнуля! Вообще-то неверные редко моются.

Хафза Султан не выдержала:

– Насколько я знаю, сегодня ты ходила в покои для наложниц. Девушка была там. Сейчас она самая молодая и самая красивая наложница в гареме. Ты непременно должна была ее видеть. Разве про нее можно сказать, что она грязнуля?

– Интересно, как она оказалась во дворце? – продолжала упрямиться Хасеки. – Попала в плен к пиратам или ее купили у работорговцев? Вы знаете, матушка, у таких девушек часто бывают нехорошие болезни. Аллах, храни повелителя…

– Гюльбахар! – голос пожилой женщины неожиданно стал громким и резким. – Руслану нам поручили. Гюльдане Султан, которую я считаю своей приемной матерью, перед смертью передала свою приемную дочь Ай Бале Ханым. А та – мне. Так что мы для сиротки считаемся приемными матерями.

«Теперь все ясно, – подумала Гюльбахар. – Вот почему Валиде Султан приняла девушку у себя в покоях и разговаривала с простой наложницей, не стесняясь служанок, забыв о том, что она мать повелителя».

Хасеки поднялась, попросила разрешения удалиться и, слегка поклонившись, попрощалась с Хафзой Султан. Она поняла, что Валиде непременно отправит девушку в покои к сыну. Ее словно обожгло огнем.

Гюльбахар страдала у себя в покоях, а в это время Руслана ждала, не помня себя от счастья, и, чтобы хоть как-то скрасить ожидание, вышивала. От волнения она несколько раз уколола палец. Она каждый раз вскрикивала от боли, но продолжала работу. После намаза все разошлись по своим покоям, и лишь стражники стояли в коридорах дворца, освещенного дрожащим светом свечей и факелов. В этот миг затишья в коридорах гарема вновь зазвенел голос Русланы.

Хафза Султан знала, что той ночью ее сын спит один, и пришла в покои повелителя.

Султан Сулейман, сняв кафтан, в нижнем платье лежал на седире перед окном. Хотя он и растерялся, но тотчас взял себя в руки. Причина растерянности была проста. Он не успел спрятать рюмку, стоявшую на инкрустированном слоновьей костью и золотом столике у изголовья. Мать сразу все заметила, но ничего не сказала. С того самого дня, как Сулейман еще в Манисе начал пить, это стало уже надоевшим обычаем. Сулейман любил греческую ракию, которую привозили с островов Эгейского моря, а мать знала, что сын иногда по вечерам позволяет себе пригубить бокал-другой, но делала вид, что не догадывается о происходившем. Так вышло и тем вечером. Падишах поцеловал матери руку и приложил ее ко лбу. А мать погладила его по спине.

– Ты слышишь?

– Разве можно не слышать, матушка?

– Ты когда-нибудь слышал такой красивый голос?

– Сегодня ночью он звучит еще прекраснее.

– Я сказала этой девушке сегодня: «Нашему повелителю очень понравился твой голос». Ты бы видел ее радость. От счастья сегодня она еще лучше поет.

– А что, она такая же красивая, как ее голос?

– Честно говоря, повелитель, сынок, я так и не решила, что красивее: она или ее голос. Я подумала, пусть решит повелитель.

Султан Сулейман удивленно поднял брови. Поглаживая бороду, он улыбался.

– Как ее зовут, матушка?

– Руслана.

XXI

Сетарет-калфа раскрыла ставни, чтобы разбудить Руслану, и в залившем комнату солнечном свете девушка увидела, как Мерзука носится туда-сюда.