Хюррем, наложница из Московии - Страница 8

Хюррем задумалась. Ей было о чем задуматься. Ее сердце сжималось. Последнее время она часто чувствовала, как сердце начинало колотиться, дыхание становилось прерывистым, а в руках и ногах появлялась слабость. А еще – предательская резь в животе. В это время года в Эдирне по ночам холодно уже сейчас. «Наверное, я простудилась», – подумала она.

Хюррем Султан страдала. Очень страдала. Ведь план, который она плела, словно кружево, несколько лет, тратя на него все свои силы, был близок к краху.

– Зачем ты так поступил, Селим, сынок? – пробормотала она. – Вот видишь: трон султана Сулеймана тебе велик. А трон, который велик, может отобрать жизнь. Почему ты не можешь послушать свою матушку и не пустишь Баязида?

Какое-то время она задумчиво смотрела по сторонам. И помолилась: «Пусть трон, которого я лишила Мустафу, сына Махидевран Гюльбахар, достанется моему льву Баязид Хану».

Одно лишь упоминание имен Махидевран Гюльбахар Султан и Мустафы расстроило ее. Уже много лет, как из одной руки Гюльбахар она вырвала Сулеймана, из другой руки – османский трон, но ненависть Гюльбахар и проклятие Мустафы не прекращали преследовать ее.

Конечно, Хюррем очень любила обоих оставшихся в живых сыновей. Когда она вспоминала рыжие волосы Селима и светившиеся внутренней силой карие Баязида, про которого говорили, будто он похож на Хана Баязида Йылдырыма, нежная улыбка озаряла ее лицо. Когда ее спрашивали, кто из сыновей в кого пошел, она отвечала: «Селим похож на меня, а Баязид – на отца». Все вокруг знали, что единственное, что передалось Селиму от отца, – талант к поэзии. Оба ее сына были плоть от плоти ее, кровь от крови, но государству требовался такой, как Баязид. Селим был хорошим, милым, да только женщин и вино любил больше государственных дел. Если бы такой человек возглавил государство, то правил бы не он, а визири.

– Хм, – пробормотала она. – Если трон достанется Селиму, то тогда этот спустившийся с гор Соколлу, с наставничком своим, Кара Мустафа-пашой, хозяйничать примутся, как им заблагорассудится. Будь на то воля Аллаха, они и трон могут прибрать к рукам, устроив заговор.

Если уж кто и должен хозяйничать, как ему заблагорассудится, то только сама Хюррем. И хозяйничать она будет вместе с Баязидом. Ведь он такой смышленый. И плечи у него такие сильные, что им под силу удержать государство. Он умен настолько, что знает – государство держит на высоте не только его отец-падишах, но и его мать Султан. Он верен настолько, что останется преданным целям матери.

Хюррем тяжело вздохнула. Нужно перейти к действиям, пока план, над которым она трудилась долгие годы, окончательно не разрушится. Нужно найти новых пешек, нужно сделать так, чтобы султан Сулейман не поддерживал никого из своих сыновей, пока не настанет ее очередь сделать ход. Нужно открыть путь Баязиду, но и Селим не должен погибнуть. Именно для этого она сбежала из шумного дворца и удалилась в Эдирне, подальше от ушей визирей с завидущими глазами, от глаз их вездесущих шпионов, от бесконечной грызни гарема. Несколько месяцев она отдыхала там, и в то же время заново строила план, чтобы предотвратить кровавую распрю за трон между братьями.

Она не раскаивалась ни в чем, что делала до этого дня ради того, чтобы ее сыну достался трон отца. Она сражалась долгие годы не покладая рук. На краю гибели. Минуя ловушки. Кто-то погиб, а она осталась. И теперь была совсем близка к своей цели. Дорога к власти обильно полита кровью. Но ни один из ее сыновей не окропит своей кровью ту дорогу. Разве недостаточно того, что Хюррем уже пожертвовала двоих сыновей этому трону? Она больше не хотела терять детей.

Эдирне всегда напоминал Хюррем ее родину, ту маленькую деревню в Рутении, ее детство, завершившееся в мгновение ока. Она вспоминала запах хлеба, который пекла ее мать. Она подумала: «И у нас там зимой ветер дует, как безумный». Ветер заставлял содрогаться заснеженные верхушки холмов, вился по равнинам, стучался в дома. Он развеивал дым печных труб, сминал все, что попадалось на его пути, и уносил прочь. Ветер выл так, что было не слышно даже воя голодных волков.

– Быстро иди в дом. Или ты хочешь, чтобы тебя съели волки?

Хюррем Султан вздрогнула. Ей показалось, что кричал кто-то совсем рядом с ней. Но кричали на другом языке. Не на турецком, не на персидском. Она знала этот язык, понимала его. Это был язык ее грез. Хотя она уже много лет не говорила по-русски, сны продолжала видеть на русском. Так, значит, если годами не слышать родной язык, все равно его не забудешь.

Кто ее звал? Мать? Она не помнила ни лица матери, ни ее голоса. Все давно забыла. У нее защемило сердце. «Полвека», – пробормотала она. Прошло почти пятьдесят лет с того дня, как она в последний раз слышала тот голос. Но сейчас голос был таким знакомым и таким живым. Она слышала этот голос тысячу раз: «Александра, быстро иди в дом…»

В голосе слышался приказ, но гораздо больше – забота.

Хюррем забеспокоилась. Повозка сейчас словно бы плыла по спокойным водам моря. Тряска прекратилась. Или ей только так казалось? Она махнула рукой, будто отгоняла кого-то. Что-то в дальнем уголке сознания не давало ей покоя. Но Хюррем никак не могла понять, что ее беспокоит.

По ночам она пугалась, слушая гул ветра, кутаясь в лоскутное покрывало, которым накрыла ее мать. Оно было таким маленьким, что она не могла понять, от холода ли она дрожит или от страха. Ей все время казалось, что сейчас дверь откроется и в дом войдет оборотень из сказок. Часто мигая, она бормотала: «Матерь Божья, спаси меня».

Перед глазами Хюррем встал образ маленькой девочки, которая, стоя на коленях перед кроватью, молилась маленькой иконе Девы Марии. Волосы были тщательно заплетены в косичку и свисали с обоих плеч у нее по спине. Завязаны были в косах красные и голубые ленты. Ручки были маленькими. Пальчики она держала перед постоянно дрожавшим ртом.