Хюррем, наложница из Московии - Страница 61

– Мы уже много дней тоскуем по свету, а ты, Хюррем Ханым, озарила наше сердце и душу! Милости просим!

Хюррем медленно подняла руку, останавливая его: «Я знаю, что у рабов нет права просить о чем-либо своего господина. Но рабыня хочет кое-что сказать повелителю».

Падишах растерялся. В его глазах появилось любопытство. Еще никто никогда не разговаривал с ним в подобном тоне, особенно женщина. Даже Садразам Пири-паша, великий визирь, если собирался ему возразить, то делал это в крайне почтительной форме: «Да удостоят меня позволением сказать кое-что нашему великому падишаху и повелителю, которому Аллахом поручено государство и его подданные…» А сейчас эта прекрасная маленькая девушка разговаривает с ним совершенно неслыханным тоном. Разве это не безрассудство? Но эта не знающая границ гордость, смелость и откровенность нравились султану. Она не целует ни рук, ни подола, не кланяется, говорит все, что думает. Так вел себя в его жизни только один человек – Ибрагим, а сейчас еще эта русская красавица. Падишах помолчал и сказал:

– Ну говори, что хотела, Хюррем Ханым. Надеюсь, все, что ты скажешь, откроет нам причину, почему в этих прекрасных глазах такая тоска. И откроет, и даст нам возможность вновь сделать это лицо таким же веселым, как прежде.

– Пусть повелитель сначала снимет тюрбан с кафтаном.

Падишах удивился еще больше.

– Тюрбан с кафтаном? Ты хочешь, чтобы я их снял?

– Да, – сказала Хюррем. – Солеман сказал, что падишах – это тюрбан с кафтаном, разве не так? А то, что я собираюсь сказать, я хочу сказать не падишаху, а моему мужчине Солеману.

Повелитель чуть было не расхохотался оттого, что Хюррем от волнения и гнева, несмотря на все усилия, вновь не смогла верно произнести его имя, но с трудом сдержался. Девушка казалась серьезной, а еще ему очень нравилось, как она произносит имя Солеман. Он сделал то, что она пожелала: снял тюрбан и кафтан и повесил у кровати. Затем повернулся к Хюррем:

– Сулейман готов слушать.

Девушка сделала вид, что не замечает, как падишах пытается обратить все в шутку. На кону была вся ее жизнь. Она или выиграет, или проиграет, третьего не дано.

– Вот что я хотела сказать… Сегодня прошло ровно четырнадцать дней.

– Каких четырнадцать дней?

– С тех пор как вы покинули меня.

– Ты скучала по мне?

Сулейман спрашивал весело и нежно, но Хюррем словно бы ничего не замечала.

– Разве нашему господину важно, что я по нему скучаю? Меня никто не искал, и обо мне никто не спрашивал. Надо мной смеялся весь гарем. Значит, повелитель совсем не тосковал по своей рабыне.

– Но ты тоже не спрашивала обо мне.

– А разве наложница имеет право спрашивать?

Султан Сулейман подошел к Хюррем.

– А разве ты не Хюррем, которая принадлежит Сулейману? Конечно же, ты можешь искать меня и спрашивать обо мне, ты можешь послать мне весточку. Может быть, прийти Сулейман не сможет, но обрадуется, что его веселая красавица о нем думает.

Хюррем вовсе не собиралась немедленно складывать оружие.

– Но что я все время слышу? Вместо того чтобы быть с Хюррем, повелитель все время проводит с каким-то не то сокольничим, не то голубятником Ибрагимом!

Падишах больше не мог сдерживаться и расхохотался: «Ты еще кое-кого забыла, моя красавица, еще есть старый Пири-паша».

Он крепко обнял девушку. «Ах, моя веселая красавица! У каждого падишаха главная наложница – это государство. Государство намного ревнивее тебя. Ничего не прощает. Сразу хватает за рукав, немедленно предъявляет счет. А счет, который предъявляет государство, вовсе непохож на твой. Цена его высока».

Хюррем, прижавшись к груди падишаха, хранила молчание. Она сказала все, что хотела, и он не рассердился. Наоборот, обнял ее.

– Не думай, что за эти четырнадцать дней я хоть на минуту о тебе забыл. Но государственные дела важнее. Помни об этом, и не вздумай требовать от нас другого. Помни только об одном – Сулейман любит Хюррем. И ему вовсе не хочется, чтобы твое веселое личико было грустным, а в глазах стояла печаль. Вот и все, что мы собирались сказать.

Хюррем давно казалось очень смешным, что во дворце постоянно говорили о себе во множественном числе. Смешно было слышать, как о себе говорили – «мы». Но таков был обычай. Раньше она удивлялась и смеялась, и даже получила за это несколько палок от Сюмбюля-аги, но в конце концов сумела привыкнуть. Поэтому теперь ее больше не смешило, что Сулейман все время говорил о себе «мы».

Подняв голову, она посмотрела падишаху в глаза, и в них не было никакого обмана. Сулейман говорил то, что думал. Падишах погладил ее по волосам, и печаль окончательно улетела из глаз Хюррем.

– А я уже решила, что вы забыли Хюррем.

Сулейман, взяв ее за плечи, немного отодвинул от себя и внимательно посмотрел своими строгими глазами в бездонные глаза девушки:

– Вот тебе слово повелителя. Сулейман никогда не забудет Хюррем.

Когда служанка сообщила Гюльбахар о том, что султан вновь позвал Хюррем, та не поверила. Но, когда ночью из покоев султана донеслись смех и песни московитской наложницы, Хасеки чуть с ума не сошла. Она ни сама не спала той ночью, ни служанкам спать не дала. Вновь проявился ее суровый кавказский норов. «Я этого не потерплю, – кричала она. – Не потерплю, чтобы какая-то русская соплячка отняла у меня отца моего сына!»

А между тем тот день так прекрасно начинался. Утром Хасеки направилась прямо в комнату маленького шехзаде, и веселый смех будущего падишаха заставил Гюльбахар забыть обо всех тревогах и печалях.

«Наверное, я все преувеличиваю», – подумала было она. Теперь ей казалось, что она придает слишком большое значение русской наложнице. В конце концов, таков обычай. Падишах приглашал к себе в покои любую девушку из гарема, которая ему понравится. До сих пор только так и было. А что же сейчас такое происходит, что ей не дает покоя эта русская девица?