Хюррем, наложница из Московии - Страница 65

Гюльбахар подумала, что лучше молчать. Пусть лучше Сулейман выговорится.

– Скажи нам, женщина, позволяют ли что-то подобное обычай, традиции, приличия, правила? Или же наша Хасеки вздумала устраивать собственный порядок в гареме падишаха?

Сулейман тяжело дышал. Ярость его дыхания обожгла лицо Гюльбахар.

Гюльбахар тихо сказала: «Мы не порядок устроили, а урок преподали».

– Урок?! Какой еще урок?!

– Нужно было проучить наложницу, которая, побывав в покоях у повелителя, забыла о своем месте и стала слишком разговорчива. Нужно было показать ей ее место.

– Ты не только ходила в комнату наложницы, не только попыталась в назидание оттаскать ее за волосы, нет, тебе этого не хватило! Ты избила ее, изувечила, и это называешь уроком?

– Да, повелитель, когда требуется, я это называю уроком.

– Да что ты себе позволяешь, женщина! Кто ты такая, чтобы учить кого-то, чтобы давать кому-то урок?! Разве это дело Хасеки? Или в обязанности Хасеки входит заниматься такими делами?

Гюльбахар замолчала, глядя на него полными любви глазами, пыталась умерить его гнев и даже попробовала слегка улыбнуться.

– Да будет повелителю известно, что иногда гнев справедливее разума. Именно вы говорили мне об этом. Помните, однажды в Манисе…

Она попыталась было напомнить падишаху о тех прекрасных, полных любви днях, которые они пережили в Манисе, но ее попытка оказалась напрасной, потому что падишах взревел: «Какой гнев, какой разум?! Ты не знаешь, что говоришь. В гареме падишаха женщинам не дано гневаться, только нам позволено гневаться либо думать, а не женщине, которая просто родила нам шехзаде!»

Какими тяжелыми были эти слова. В них не было ни нотки любви.

– Все, что сделала ваша покорная раба, она сделала только из любви к вам, повелитель. Но я вижу, что вам наговорили на меня.

– Замолчи наконец, женщина! Не начинай клеветать. Что ты себе вообразила? Что ты себе позволяешь? Бедную девушку, которая даже руку на тебя не подняла…

Султан Сулейман попытался успокоиться, но не смог. Он продолжил с еще большим напором: «Что ты, Хасеки, ожидала услышать после того, как до полусмерти посреди гарема избила девушку, которую накануне ночью мы принимали у себя в покоях?»

– А разве влюбленной Хасеки такое не простительно?

– Ты до сих пор еще не поняла, какой позорный поступок совершила? Ты опозорилась перед всем гаремом, ты, мать шехзаде, нашего наследника Мустафы Хана! Вот какие разговоры пойдут о матери сына султана Сулеймана, вот какие слухи о тебе разнесутся по миру!

Гюльбахар, напрягая остатки воли, широко раскрыла глаза, чтобы не заплакать. «Раз так, – сказала она, смело глядя в горящие глаза Сулеймана, – отдайте меня палачу! Так вы избавитесь и от позора, который на повелителя навлекла наша любовь, и избавите нас от муки страдать вдали от возлюбленного. Тот, кто знает, назовет меня жертвой любви. А тот, кто не знает, пусть говорит, что хочется».

Тон ее голоса, полный упреков, но по-прежнему смелый, ее горделивый вид удивили Сулеймана. Он впервые видел Гюльбахар такой. Мать его сына пыталась сказать ему: «Моя любовь затмила мне разум, что мне было делать, возьми за это мою жизнь», – и бросала ему вызов, вместо того чтобы упасть к его ногам и молить о прощении.

Если бы он простил ее и сказал: ну что делать, ступай подобру-поздорову и больше такого не твори, то все бы удивились. Неужели таково правосудие султана Сулеймана? Может быть, произнести подобное вслух никто бы не осмелился, но перед ним немым укором появилась бы Хюррем. Но если он накажет Гюльбахар, то Мустафа когда-нибудь спросит: «Ты что, пожертвовал моей мамой ради наложницы?» Как он тогда будет смотреть в лицо сыну?

А ведь у них с Гюльбахар за спиной были прекрасные дни. Те дни юности, полные беззаботной радости, были далеко позади. Сейчас они встали перед глазами Сулеймана. Ему вспомнилось, как они рука об руку гуляли босиком по прекрасному саду, среди виноградных лоз, как они были счастливы. Гюльбахар тогда спросила: «Если мы раздавим виноград, из него потом вино сделают?» А Сулейман поцеловал ногу девушки, измазанную виноградным соком.

Не мог он не пощадить ее, но и без наказания оставить тоже не мог. «Ох, – сказал про себя падишах, – как просто на войне размахивать мечом, стрелять из орудий, натягивать тетиву лука и как сложно сейчас взвешивать поступки на весах справедливости». Но, как бы то ни было, закон есть закон. Он должен найти решение, достойное Сулеймана. Отец его деда, Фатих Мехмед Хан, устроил порядок в этой великой стране с помощью мудрых законов. Султан Селим Явуз поддержал этот порядок мечом. А Сулеймана все будут помнить благодаря его завоеваниям, но мир его назовет «Кануни» – «Законодатель». Ведь если завоевания обеспечивают процветание, то справедливость является его залогом.

В эту минуту султан Сулейман принял мгновенное решение. Гюльбахар заметила, как погасло пламя гнева в его глазах. В ее душе затеплилась надежда. Неужели сдался? Неужели они сейчас обнимутся? Неужели сейчас проснутся вдвоем после кошмарного сна?

Падишах, заложив руки за спину, подошел к окну. Посмотрел на море, видневшееся за прикрытыми снегом сухими ветвями деревьев, на выбеленные снегом зеленые холмы на другой стороне Босфора и, не поворачиваясь, медленно произнес:

– Мое последнее слово, Гюльбахар Ханым, таково. Мать нашего наследника Мустафы Хана не позднее чем завтра отправится в санджак Сарухан. Взяв с собой нашего сына, она займется в Манисе образованием и воспитанием маленького шехзаде – с тем, чтобы наш наследник вырос достойным нас. Таково наше последнее слово.