Хюррем, наложница из Московии - Страница 66

Он повернулся и, не глядя на пораженную известием Гюльбахар, быстро вышел из комнаты.

На следующий день повозки увозили шехзаде Мустафу и его мать Гюльбахар Хатун из дворцового сада. Гюльбахар смотрела на дворец и думала, что однажды она непременно сюда вернется, но уже как мать султана. И, когда повозка тронулась, подумала: «Я больше не стану за тебя молиться, Сулейман. Те, кто спят с ведьмами, долго не живут».

Падишах наблюдал за этой печальной сценой, пока повозки не скрылись из виду. Теперь все было сообразно правилам, обычаям и традициям. Шехзаде все равно в определенном возрасте отправляли в далекий санджак, чтобы он там учился управлять государством. И никто лучше матери не сможет там за ним смотреть. Он поступил правильно. Он даровал Гюльбахар жизнь, но убил свою любовь к ней.

Меч справедливости мог наносить тяжелые раны. Сулейман чувствовал, что в нем что-то оборвалось, что сердце его болит. Но он знал и лекарства от раны – война и Хюррем. И лекарства эти были сейчас на расстоянии вытянутой руки.

XXIX

Не прошло и недели с момента отъезда из Стамбула Гюльбахар Хасеки, как она была совершенно забыта.

Тем же вечером падишах наконец-то воссоединился со своей смешливой возлюбленной, которая много дней отказывалась от его приглашения. Когда Хюррем тихонько вошла в дверь, молодому падишаху, который с волнением и нетерпением ожидал ее, показалось, что комнату озарило солнце. На сей раз Хюррем не покрыла голову, ее волосы, сплетенные в две толстых косы, были уложены вокруг головы, напоминая золотой венец. Сулейман почувствовал, как закипает его кровь.

Но странно – Хюррем была очень спокойна. Она стояла, наклонив голову, и не смотрела на него. Казалось, она вот-вот заплачет. Сулейман не придал никакого значения этой грусти. Разве не должна она была радоваться, улыбаться, смеяться, ставить все с ног на голову своим неуемным характером? Не должна ли она развеять его грусть? Разве она не заметила, что ради нее он отослал с глаз долой женщину, с которой провел десять лет, мать своего единственного шехзаде?

Падишах вскочил с места и, надеясь, что Хюррем улыбнется, сразу же пошел к ней.

– Благодарение Аллаху, что нам вновь выпала судьба увидеть ваше прекрасное личико.

Лицо Хюррем даже не изменилось. Напротив, облако печали, словно вуаль, покрыло ее прекрасные глаза, которыми он не мог налюбоваться.

– Я знаю, что я недостаточно почтительна, о великий султан. Но я стесняюсь назвать причину.

– Тебе не нужно ни о чем говорить. Я обо всем знаю. Неблагодарная уже наказана за причиненное тебе зло.

Хюррем в первый раз подняла голову и посмотрела в лицо Сулеймана, а затем вновь уставилась в пол: «Но она же мать вашего сына».

– Конечно. Именно потому ее так легко и наказали, что она мать шехзаде Мустафы Хана. А ведь ее поступок заслуживал другого наказания.

Девушка вновь еле слышным голосом пролепетала: «В чем она виновата, повелитель? В чем может провиниться перед вами женщина, которая подарила вам сына, подобного льву, плоть от плоти своей? Разве такой женщине невозможно все простить?»

Сулейман изумился. На мгновение ему показалось, что он чего-то не понимает. Хюррем сейчас защищает Гюльбахар, которая избила ее?

– Она подняла на тебя руку, она била тебя! – возразил он.

– У нее были на то причины.

– Какие причины? Никакие причины не позволяют поднимать руку на женщину, которую повелитель принимает у себя. Если она подняла руку на Хюррем, то, значит, она подняла ее и на нас.

Хюррем чуть было не рассмеялась, услышав в таком серьезном разговоре это «мы», но сдержалась. Нужно было хорошо доиграть роль.

– Если бы была опасность потерять вас, я бы поступила совсем по-другому.

Хюррем напоминала Сулейману переменчивое море. Только что она защищала Гюльбахар, а сейчас говорит, что поступила бы иначе.

– Ну скажи, а как бы ты поступила?

Девушка вновь подняла взгляд, посмотрела прямо в требовательные глаза Сулеймана и прошептала: «Я… я бы не побила женщину, которая попыталась вас у меня увести… Я бы убила ее». И, словно бы не замечая гордости, загоревшейся в глазах падишаха, она подняла руку и, угрожая невидимому врагу, сказала: «Я бы вот этой рукой вырвала бы ей сердце!»

Сулейману стало не по себе от голоса девушки и оттого, что она говорила, но его мужское самолюбие было польщено. Он взял руки Хюррем в свои и долго целовал ее лицо и глаза. Хюррем на какое-то время высвободилась и произнесла: «Я хочу вот что сказать, повелитель: гнев Гюльбахар Хасеки можно считать очень легким, к тому же у меня не было намерения уводить вас у нее».

Как такое могло быть? Падишах изумился еще больше. Он уже собирался заговорить, как Хюррем добавила: «Я была согласна оставаться в тени, в стороне. Лишь бы только быть близко к моему повелителю. Мне достаточно только приходить, когда он пожелает, и бросаться в его объятия. Этого было мне достаточно…»

Султан Сулейман вновь поймал Хюррем. На этот раз сжал сильнее, чтобы она не вырвалась. Девушка билась в железных объятиях, сковавших ее, уклоняясь от поцелуев султана, и продолжала твердить заученные слова: «Поэтому, повелитель, если бы я знала, что вы так накажете Гюльбахар Хасеки, то я бы пришла к вам умолять простить ее. Разве не вы сравнили меня с несгибаемыми горными вершинами? Я очень хорошо помню, как вы это сказали. Я бы не только склонила голову, я бы упала перед вами на колени, я бы целовала край вашего платья, лишь бы вы простили вашу Хасеки. Меня бы не испугало, если бы повелителю не понравился мой поступок и он переменился бы ко мне. Я бы сказала: “Какое горе в том, что мать вашего шехзаде отвесила московитской неверной несколько затрещин?” Я бы излечила свою израненную гордость любовью падишаха».