Хюррем, наложница из Московии - Страница 94

Вечером того дня Сулейман, увидев, как грустна Хюррем, несколько раз спрашивал: «Что с тобой, моя красавица?»

– Я так боялась, повелитель, – отвечала она. – Когда пришлось уехать из дворца, было совсем страшно. Мятежники выкрикивали наши имена, я боялась за детей. Дорога обратно тоже была тяжелой.

Падишах слушал ее не очень внимательно. Он целовал, обнимал ее и только лишь сказал: «Я вижу, ты испугалась, моя красавица, но больше ничего не бойся».

– Я испугалась не за себя, повелитель.

– Неужели ты думала, что я не приеду спасти вас?

– Я испугалась за вас, повелитель. Упаси бог, чтобы с вами, или с вашим шехзаде, или с маленькой принцессой что-нибудь случилось. Я всего лишь ваша покорная раба и готова, если уж суждено, пожертвовать с радостью ради вас своей жизнью.

Лицо падишаха расцвело. Он был очень счастлив. Все чувства, которые не давали ему спокойно спать последние два дня, – гнев, волнение, тревога, ярость, вызванные восстанием, – улетучились в одно мгновение. И как она умудрялась только подбирать такие слова? Сулейман всегда этому изумлялся. Даже визири и паши, которые закончили Эндерун и много лет жили во дворце, не умели так прекрасно и при этом уважительно говорить, как Хюррем. Она по-прежнему говорила с сильным акцентом, по-прежнему не выговаривала «р», но только и всего.

– Моя дорогая, моя милая красавица Хюррем! Только ты и есть у меня, а еще наш друг Ибрагим. Вы оба делаете мою жизнь легкой и счастливой.

Опять Ибрагим! Опять Ибрагим возник рядом с ними.

– Я не хотела уезжать из дома моего повелителя, но Валиде Султан… – Хюррем не договорила.

Падишах перебил ее поцелуем. «Я все знаю, – сказал он. – Ты не хотела уезжать, но матушка настояла. И правильно сделала. А ты правильно сделала, что послушала приказ Валиде. Знаешь, когда я узнал о восстании, то первое, о чем подумал, что мятежники могут как-то навредить тебе и детям, и успокоился, лишь когда услышал, что ты покинула дворец и находишься в безопасности».

– Это большая честь для меня, повелитель, ведь ваша покорная раба думает, что все ваши мысли лишь об османском государстве.

Сулейман улыбнулся и сказал: «Мы предоставили разбираться с османским государством Ибрагиму, ведь у нас в голове только Хюррем…»

Остальных слов она не расслышала, все внутри ее зазвенело от злости: «Это он специально! Сколько же можно? Неужели он вспоминает имя этой свиньи, даже сжимая меня в объятиях? Зачем Сулейман предоставляет греку государство? Ведь у султана достаточно ума и силы, зачем нужен Ибрагим? Сулейман чувствует, что я его терпеть не могу, и, наверное, специально делает так, чтобы я ревновала. Он смеется надо мной».

– Я не могу скрывать своей радости оттого, что ваш покорный раб Ибрагим сейчас далеко отсюда. По крайней мере, так Ибрагим-ага занят чем-то полезным. Благодаря его отсутствию наш повелитель нашел время, чтобы провести его вместе с нами.

Сулейман уловил сарказм в ее словах.

– Давай говорить начистоту, моя дорогая Хюррем. Ты невзлюбила Ибрагима с первого дня. Почему, я не знаю. Если он узнает об этом, то обидится, потому что он всегда говорит о тебе очень хорошо и высоко ценит тебя.

– Так, значит, мы ошибались, – воскликнула Хюррем. – Мы думали, что одобрения нашего повелителя нам вполне достаточно. Значит, требуется еще и одобрение великого визиря.

– Послушай, Хюррем, – сказал Сулейман серьезно. – Мне не очень нравится, как ты говоришь об Ибрагиме. Великий визирь относится к тебе с должным почтением. Мы без него как без рук, ведь он единственный человек, на которого мы можем полностью положиться. Мы не просто так одарили его нашей милостью, даровали ему нашу сестру Хатидже. Ибрагиму можно поручить любое дело, даже самое сложное. Ибрагим может за одну ночь построить корабль, Ибрагим может достойно принять послов, Ибрагим может повести воинов в бой. Другого такого человека рядом с нами нет. Мы знаем его с юных лет и привыкли ему доверять, и хотим, чтобы ты тоже доверяла ему. Повторяю, великий визирь всегда говорит о тебе с почтением.

Хюррем оставалось только промолчать.

Спустя несколько недель однажды ночью Хюррем спросила: «Почему янычары переворачивают казаны, повелитель? Неужели они могут представить себе другого повелителя, более справедливого, чем наш господин мира, более щедрого, чем он, и более сильного? Почему позволяют себе такое бесстыдство?»

– Они жалуются на наше государство.

– Если мы спросим, жалуются ли воины на государство или все-таки на Ибрагима-агу, не решит ли повелитель, что его покорная рабыня перешла границы дозволенного?

– Нет, – ответил Сулейман. – Мы так не подумаем, а подумаем, что Хюррем Ханым опять ревнует.

– Ничего подобного, – улыбнулась Хюррем.

– Воины хотят войны. Когда нет военных походов, нет и добычи.

– В этот раз мне показалось, что не только воинам, но и всему народу кажется, что вы их покинули.

– Покинул? Как это – покинул?

– Когда мы выезжали из города, я слышала такие разговоры в толпе.

– Но почему? Янычары сыты, они получают жалованье, они не голодают. К тому же, кто им сказал, что мы забыли о военных походах? Напротив, мы только и думаем, что о новом военном походе. Однако на этот раз следует лучше подготовиться. Как может падишах забыть о своих подданных?

Опять война постучалась в дверь. Куда на этот раз? От такого вопроса Хюррем удержалась, хотя ей очень хотелось спросить. Вместо этого она лишь утвердительно кивнула, словно бы желая сказать, что падишах забыть о своих подданных не может: «Мне кажется, повелитель, что вы выходите к людям реже, чем прежде. А с того момента, как Ибрагим-паша вернулся из Египта, не выходите вовсе. Поэтому люди решили, что повелитель о них забыл».